Историк и краевед Иван Сивопляс рассказывает историю памятника Борцам революции, расположенного на ульяновском Венце.

В День народного единства и согласия меня попросили провести по центру Ульяновска группу его гостей, иностранных студентов, обучающихся в Самаре и Саратове. Ребята вполне сносно разговаривали по-русски.

Гостей города впечатлила Волга, точнее говоря, Куйбышевское водохранилище, будто они у себя в Самаре и Саратове Волги не видали. Впечатлила лестница у Краеведческого музея — подозябший народ весело ринулся вниз, желая пересчитать все её 607 ступеней; остановило только предупреждение, что снизу вверх считать будет гораздо труднее.

И, наконец, заинтересовал памятник Борцам революции — точнее говоря, рассказ о том, что здесь действительно покоятся те самые борцы, не менее семи десятков человек. «Вы же говорили, что это любимое место прогулок горожан? — спрашивали меня. — Почему же здесь устроили кладбище?».

Кладбище тоже может быть замечательным местом для прогулок, отвечал я. А одна из идей, видимо, была такая: напомнить слоняющимся по Венцу симбирским-ульяновским обывателям, кому они обязаны счастливой и беззаботной жизнью…

Любые революционеры, не только большевики, отрицали религию, но всякое революционное движение по сути своей было квазирелигиозным, цитируя или прямо заимствуя те или иные элементы культа и обрядов. Особым образом это касалось культа мучеников, игравшего самую важную роль в жизни Церкви, почитавшей их мощи, вкладывавшей их частицы в антиминсы и алтари, строившей храмы на местах их мучений и погребения.

Революция также с размахом почитала своих мучеников, или «жертв». Грандиозные, масштабные похороны жертв революции, собиравшие сотни тысяч участников, ознаменовали окончание событий Февральской революции в Петрограде, где захоронили 184 человека, и Октябрьской в Москве, где было погребено 238 погибших. Точки для братских захоронений тоже были выбраны нетривиальные – Марсово поле в Петрограде, место парадов и массовых гуляний, Красная площадь в Москве.

Особым образом, подчёркивался «внецерковный и общегражданский» характер революционных похорон: без церковных обрядов, без использования религиозной символики. Родственники при желании могли совершать их частным порядком – организаторов искренне возмущало, что некоторые родственники, тоже в частном порядке, поместили на гробы изображения крестов.

Кто были первыми?

Как ведётся в России, из столиц революционная «мода» распространилась в провинцию. События 1917 года обошлись в Симбирске без массовых кровопролитий. Первыми воистину «революционными» похоронами стало погребение бойцов Народной армии, освободившей Симбирск от большевиков 22 июля 1918 года — да, мы некорректно, по привычке, зовём их белогвардейцами. А ведь по декларируемым политическим предпочтениям они были социалистами-революционерами, поклонялись не Богу, а Марксу, ратовали за отмену частной собственности и сражались под красными флагами, только с надписью «Вся власть Учредительному собранию!».

Доводилось встречать свидетельства, что именно «белогвардейцы» стали первыми борцами и жертвами революции, погребёнными на Венце. А почему бы и нет? Фотографически снимок запечатлел два катафалка, на которых везут тела погибших белочехов, похоронную процессию из боевых товарищей погибших чешских легионеров и густую толпу любопытствующих симбирян на фоне кафедрального Троицкого собора — и это ближе к Венцу, чем к городскому кладбищу.

Чехи почти идеально подходили на роль борцов и жертв — интернационалисты, сложившие головы вдали от родного пива, Праги и хоккея, ради свободы симбирян от проклятого царизма и большевизма. Был в этом и практический аспект, ибо в Симбирске, вдали от родных и близких, едва ли кто стал следить на кладбище за могилами павших героев, а здесь, в центре, была вероятность, что их не забудут и приведут в порядок.

На братских могилах не ставят крестов

12 сентября 1918 года Красная армия силами Железной дивизии освободила Симбирск — но Симбирская военная операция на том не закончилась. Спустя шесть дней народоармейцы перешли в наступление, выбив «красных» из-за Волги, захватив патронный завод. Наступающих по железнодорожному мосту белых едва сдержал Интернациональный полк Железной дивизии, её отборное, самое дисциплинированное и мотивированное подразделение.

Полк состоял, по преимуществу из чехов, словаков, немцев, австрийцев — ещё были русские и один африканец. Команды в полку отдавались на немецком языке — кто по-немецки не понимал имели записочки с транскрипцией и зубрили слова наизусть. Интернационалист остановили натиск врага, но дорогой ценой — не менее семнадцати человек, а скорее всего, ещё больше, погибшими.

Про семнадцать мы знаем из воспоминаний командира Железной дивизии Гая Дмитриевича Гая, что они были погребены в братской могиле на симбирском Венце. Могилу мы видим на снимках, сделанных осенью 1918 года, в окружении бойцов Железной дивизии, салютующих мёртвым товарищам почётным знаменем ВЦИК, врученным дивизии за взятие Симбирска 28 сентября 1918 года. Видно, что могила не очень большая – едва ли столпившиеся живые бойцы попирали ногами место последнего покоя своих боевых товарищей: гробы бойцов-интернационалистов, видимо, были положены в несколько слоёв.

На братской могиле павших красноармейцев на Венце, сентябрь 1918 года:

В качестве надгробий над могилой из земли торчат деревянные столбы. Можно было бы свести невразумительность — даже непочтительность — временных памятников к трудностям военного времени. Но стоит вспомнить, что у обрубленного древесного ствола — «пни на могилах», которые изготавливались даже из мрамора — была устойчивая символика, выражение скорби о безвременно ушедшем человеке, чаще мужчине, который ушёл из жизни, не оставив семьи и потомства…

Загадочное самоубийство

23 марта 1919 года к бойцам Железной дивизии подхоронили красноармейцев и советских работников в количестве 21 человека, павших при подавлении Мартовского, или Чапанного восстания, бушевавшего на протяжении марта 1919 года в Сенгилеевском, Сызранском и Карсунском уездах Симбирской губернии и Ставропольском уезде Самарской. У восстания был не лишённый оригинальности лозунг «Долой коммунистов! – Да здравствуют большевики!»; коммунисты отбирали хлеб, а большевики дали землю.

Спустя несколько дней в братской могиле был похоронен казначей Симбирского губисполкома Никитин, о самоубийстве которого был официально напечатано в газете 26 марта 1919 года. Смерть эта явно вызвала в губернском городе большие кривотолки, ибо 27 марта была напечатана очередная заметка, сообщавшая, что следствию не удалось установить причин самоубийства товарища Никитина — что немаловажно, товарища, а не гражданина.

Возможно, похороны среди борцов революции должны были окончательно развеять слухи вокруг этой истории — но они, видимо, слухов только добавили, ибо в сентябре 1918 года, когда бойцы Интернационального полка героически сражались и гибли, отстаивая Симбирск, товарищ Никитин пытался «эвакуироваться» из, как ему казалось, обречённого города… Но все мы оказываемся одинаково равны перед смертью.

10 марта 1920 года на Венце упокоились десять бойцов квартировавшей в Симбирске 30-й бригады ВОХР, погибших в Бугульминском уезде Самарской губернии при подавлении так называемого Вилочного восстания, названного так по вилам, которыми вооружались повстанцы. Другое название — Восстание Чёрного орла. Оно объединило башкирское и татарское население Среднего Поволжья, отстаивавших от свирепствовавших в деревнях продотрядов не только свой хлеб, но и свою национальную и религиозную идентичность: «Известно, что татары свиней не разводят, а продком требует от них свинину», «продармейцы издеваются над минаретами, над тюбетейками».

Восстание было подавлено, но большевики вынуждены были корректировать свою продовольственную и национальную политику — в частности, ближайшим «ответом» восставшим стало создание уже в мае 1920 года Татарской АССР. Это было последнее братское захоронение на Венце. Но вплоть до 1922 года продолжались одиночные захоронения.

Отдельные судьбы

Самым высокопоставленным, из известных нам деятелей, покоящихся здесь, стал Симбирский губернский военный комиссар Иосиф (или Юозас по-литовски) Викентьевич Варейкис (1872 – 1919), дядя главного симбирского большевика Иосифа Михайловича Варейкиса (1894 – 1938). Старый большевик с тюремным опытом, участник Первой русской революции и Первой мировой войны, Иосиф Варейкис-старший не отсиживался за спиной у племянника. В конце 1919 года он лично участвовал в тушении пожара в тифозных бараках, находившихся на Садовой (ныне Кирова) улице, лично участвовал в эвакуации из здания тифозных пациентов, от которых и подхватил хворь, стоившую ему жизни.

Тиф свёл в могилу и 27-летнего Виктора Григорьевича Пеньевского (1893 – 1920), уроженца Омска, недолго побывшего заместителем председателя Симбирского губисполкома, командира Симбирской рабочей бригады. Он участвовал в Гражданской войне, попал в плен, бежал — кстати, из тюремной больницы — был награждён серебряным портсигаром «Честному воину Рабоче-крестьянской Красной Армии» и, наконец, упокоился рядом с такими же «честными воинами».

Виктор Григорьевич Пеньевский:

Загадочна судьба 21-летней учительницы Александры Долныковой. Девушка погибла 7 октября 1920 года от «случайного выстрела», такая причина смерти указана официально — а погребли её среди признанных «борцов»… Большинство людей, похороненных в братских могилах, принципиально анонимны — советская идеология оперировала понятием Масса, а не Личность.

Возведение обелиска

В 1924 году губернский отдел местного хозяйства поручил архитектору Феофану Евтихиевичу Вольсову (1879 – 1945) составить проект памятника, положив в его основу «принцип экономности и дешевизны»: минула революция и Гражданская война, и их герои сильно потеряли в цене. Согласно заданию архитектура монумента исключала скульптурные изображения и он не должен был повредить захоронения.

Но несколько месяцев спустя на подвигах решили не экономить. Объявлялись конкурсы, и в апреле 1926 года, наконец, был утверждён проект, предложенный будущим академиком, признанным классиком соцреализма художником Аркадием Александровичем Пластовым (1893 – 1972): скульптурная группа на постаменте, украшенном четырьмя барельефами, изображающими различные эпизоды Гражданской войны.

Художник Аркадий Пластов рядом с собственной моделью памятника Борцам революции:

Но в мае того же 1926 года в Ульяновск пришло закрытое циркулярное предписание Президиума ЦИК СССР об обязательном предварительном утверждении ВЦИК проектов на сооружение памятников деятелям революции и другим лицам. Неизвестно, глянулись бы ВЦИКу «другие лица» на пластовских барельефах, в любом случае процедура установки памятника могла затянуться до бесконечности, поэтому Губисполком вынужден был отказаться от проекта Аркадия Пластова и вернуться к составленному ещё в 1924 году «типизированному», как тогда выражались, проекту Феофана Вольсова. Памятник торжественно открыли к десятилетию Октябрьской революции в 1927 году.

Открытие памятника Борцам революции в Ульяновске 7 ноября 1927 года:

К 12 сентября 1948 года, 30-й годовщине освобождения Симбирска-Ульяновска от «белых», когда областной центр одновременно отмечал свой 300-летний юбилей, обелиск украсила таблица белого мрамора: «Героям красноармейцам, павшим в бою за освобождение Симбирска 12 сентября 1918 года». Мы теперь знаем, что одним 12 сентября 1918 года дело не ограничилось… 12 сентября 1968 года, в день 50-летия освобождения Симбирска-Ульяновска от «белых», перед монументом был торжественно зажжён Вечный огонь. С того же времени началась работа по выяснению имён тех, кто был погребён в братской могиле. Нам интересны люди, их судьбы – а значит, и их имена.

Иван Сивопляс